ДИАФРАГМА
эскиз к повести «Контракт»
я тоже нихуя не оператор
я нихуя никто
Я смотрел в ее пасть расширенными зрачками, словно пытаясь проглотить ее, втянуть в свои глаза, приковать ее внимание к себе. Мне в лицо бил слепящий свет прожектора, слезы наворачивались и стекали по щекам за шиворот. Я держал ее за злую безразличную морду, она редко, размеренно моргала, и мне казалось, что в мои глаза ввинчиваются дрели. Она пыталась отвернуться, и я кричал — пел. Она ухмылялась — просила: продолжай. Я продолжал. На вороте моей водолазки трепыхалась «петля», которая едва ли справлялась с частотами моего воя.
Наконец камера дернула грузной башкой и отъехала, отвернулась. Я истеричным движением припал на колени и закашлялся. Мне хотелось ее задушить. Я дёрнул за провод, хотя знал, что она сильнее, устойчивее меня.
Я дёрнул за провод, она опрокинулась навзничь, на бетонный пол, и осколки пластика брызнули во все стороны. Я хотел победно рассмеяться и…
Проснулся. Каждый знает: камеру нельзя убить.
Это не суеверие, это здравый смысл. Тебя переполняет ненависть: она раздевает тебя взглядом, жрет тебя живьем, обгладывая ребра, пока ты красиво танцуешь и старательно выпеваешь ноты, тобой же написанные — у тебя, кажется, есть неотъемлемое право фальшивить, но она так смотрит, что ты утрачиваешь это право, даже если крепко зажмуришься, даже если останешься наедине со своей темнотой под веками.
Когда тебя переполняет ненависть, ты объявляешь техстоп и влажными пальцами пытаешься совладать с тачскрином. Гугл вылечит тебя и твои нервы. Яндекс-маркет прочтет тебе лекцию о взаимозависимости благоразумия и благосостояния. Камера стоит слишком дорого, чтобы ее можно было убить.
Поэтому я продолжаю петь и улыбаться ей. Мои глаза никогда меня не выдадут, ведь в них отражается ее огромная черная пасть. В которой отражаюсь я.
Она отворачивается от меня, и мне кажется, что из моих вен выдернули иглу. Оператор уносит ее прочь, и в штативе путается провод, из которого хлещет моя кровь, такая алая, словно цветопробы делал слепой. Или дальтоник. Такая серая, словно мои глаза распятыми мотыльками наколоты на лучи света.
Милый, пойдем погуляем, – говорит она и подмигивает. Я криво улыбаюсь. Она облизывается, у нее в зубах застряли ошметки моего мяса, сочные ребрышки первосортного музыканта, средней прожарки, пожалуйста. Я ползу за ней, я тащу на себе ее грузную тушу, я расставляю для нее штатив – там, откуда наилучший обзор, откуда можно высматривать – таких же, как я.
Я пою ей и думаю, что я – единственный.
Ее ненависти слишком много, как слишком много правды в том, что я вижу на плейбэке. Можно подумать, что, если я буду петь чище, громче, если я буду рыдать в прямом эфире, истины станет больше. Ненависти станет меньше.
Не станет.
Я прижимаюсь к ней своими разорванными внутренностями, согрей меня, утешь меня. Я закрываю глаза – очень плохой оператор. Очень, я бы сказал, бесталанный. Она сыто урчит и смотрит с высокого берега на спальные районы. На моих щеках засыхают слезы, я беззвучно смеюсь и сам не замечаю, как начинаю выстукивать на ее пластиковом боку ритм: во мне никогда не закончатся песни – она никогда не останется голодной.
27.05.17
Go go milk – No pasaran